Эпоха казачества вошла в украинский фольклор как «золотой век», героическое время, когда народ жил полноценной жизнью, упоённый грандиозностью собственных исторических свершений. Но, наверное, нигде так полно не отразилась тоска об утраченном былом величии, как в народной картине «Казак Мамай». Здесь в предельно лаконичном символизме переплелись и народные представления о запорожском казачестве, и о том историческом контексте, на фоне которого развёртывалась его деятельность.
Вот он, казак-характерник, который, разостлав волшебный ковер посреди реки, почивает за трапезой, зачаровывая игрой своей кобзы окружающую его природу. Затем он может – так, между прочим, – изловить троих турок своими шароварами, повязав их очкуром, или же, верный своей рыцарской судьбе, так же непринуждённо сломать хребет десяти ляхам. Это – настоящий, живой народный миф, наивно-реалистичное ощущение исторической действительности. А миф, как писал известный философ А.Ф.Лосев, «совсем далек от субъективного произвола и предвзятости, безответственной фантазии». Дух эпохи отражается в нём не как конкретные события, эпизоды, а как нечто типичное, характерное. Для запорожского казачества была типичной и характерной борьба против турецко-татарской агрессии, также как и противостояние с поляками времен Хмельниччины и Гайдамаччины.
Откуда же истоки ?браза Казака Мамая, который, совсем не по-украински скрестив ноги на лоне ещё не совсем украинской, степной природы, стал настоящим типажом украинской культуры? Его прообраз происходил с Востока, точнее от культуры степных соседей запорожцев, кочевых ногайцев. Мы не подозреваем, сколько заимствований произошло оттуда. И та же кобза (у тюрко-кипчакских народов – кобыз), и то же слово ‘казак’ (у тюркоязычных кочевников казаками чаще всего называли тех, кто в силу разных причин выпадал из своей орды, рода, аула, уже не занимался кочевым скотоводством, а исключительно военным промыслом); планировка Запорожской Сечи (курени, радиально расположенные к майдану, где находилась церковь и войсковой скарб) уж очень напоминала кочевой ногайский аул, остановившийся на стойбище. Да и сам обычай запорожцев становиться в круг для совещания (коло) наверняка происходил от обыкновения кочевнической аристократии так же располагаться во время курултая, ибо круговое расположение подчёркивало равенство собравшихся. Да ещё не так давно в наших селах бытовал обычай толоки, когда родственники и соседи собирались для помощи, например, в строительстве дома, или сами же дома, некогда бывшие турлучного типа (каркас стены – из палок, переплетённых лозой и обмазанных глиной или навозом) одинаково характерны как для Юга Украины, кавказских предгорий, Поволжья и казахстанских степей.
Культурное влияние степняков на выходцев из Украины – территории с древней земледельческой культурой – вполне понятно. Запорожцы, эти пионеры украинской земледельческой колонизации степных пространств, приспосабливались к малознакомой степной стихии, и потому перенимали те навыки, что нарабатывались кочевнической культурой многие тысячелетия. Но как же быть с Казаком Мамаем? С каким реальным персонажем можно его увязать?
В фольклоре современных казахов, каракалпаков, поволжских татар, на историческое развитие которых оказало большое влияние Ногайская Орда – крупное кочевническое государство, существовавшее в междуречье Волги и Урала в 15-17 веках, сохранился так называемый ногайский пласт. Это – сказания о ногайских богатырях. Среди них видное место занимает эпос «Орак (Урак) и Мамай». Оба они – реальные персонажи, жившие в 16 веке. Известно, что Мамай – сын ногайордынского улубия (великого князя) Мусы, который содействовал крымскому хану Мухаммед Гирею в завоевании Астрахани в 1523 г. Впрочем, эпический образ Мамая – собирателен, поскольку в нём отражена деятельность и другого персонажа – Ших-Мамая, жившего несколько позднее – в средине 16 века. Этот последний был противником улубия Исмаила, принявшего российское подданство и содействовавшего царю Ивану Грозному в завоевании Астрахани 1556 года.
Итак, в эпосе Мамай и Ших-Мамай совпали в одном персонаже. В сказании, которое анализировал академик В.М.Жирмунский, хан Муса (скорее – князь, бий) от двух жён имел 12 сыновей. Мамай и Орак родились от старшей жены. После смерти Мусы народ избрал ханом Мамая, а Орак стал его полководцем. Но вот Исмаил, сын от младшей жены, преисполненный зависти и коварства, стал строить козни своим старшим братьям, стараясь их рассорить. Вскоре Мамай, успешный правитель и удачливый полководец, умер от колдовства Исмаила, а Орак был убит по его наущению. Исмаил коварно завладел ногайским престолом, рассорил весь народ. Время его правления – начало вселенской катастрофы, в следствии которой некогда могущественные ногайцы рассыпались по всему свету, терпя лишения и унижения. Завоевания Астрахани русскими воеводами привело к расколу ногайского общества, начались бесконечные кровавые усобицы; нарушение чёткого ритма кочевнического хозяйства вызвало грандиозный голод и эпидемии. «Земля их пропала, государь», – так доносили российскому царю о ногайцах. Вот почему, по мнению В.М.Жирмунского, бий Исмаил в ногайском фольклоре предстаёт как источник зла и причина всех бедствий.
Как же был переосмыслен на украинской культурной почве образ этого ногайского богатыря-правителя, сильного, удачливого, подающего большие надежды, любимого народом и ставшего жертвой коварства? Мне думается, – очень близко к первоначальному смыслу. Ведь народная картина «Казак Мамай» получила распространение со второй половины 18 века. То есть в то время, когда была ликвидирована Гетманщина (1764 г.) и разрушена Запорожская Сечь (1775 г.). Отгуляла казачья вольница, подававшая сколько светлых надежд и так бесцельно растратившая столь мощный потенциал.
Присмотримся к сюжету картины, незначительно варьирующемуся в разных списках. Казак Мамай – с кобзой, он статичен. Рядом без дела лежит оружие – рушныця, сабля, пистоли; дальше – его верный спутник конь, низко склонивший голову. Динамики нет, она уже в прошлом. Зачарованное игрой казачьей кобзы растительное и животное царство как будто застыло в ожидании неотвратимой опасности, что надвигалась на утомлённую своим стихийным самоутверждением степную вольницу. Тот же мотив чувствуется и в другой распространённой в то же время народной картине – иконе Покровы Божей Матери, где изображены запорожцы под Её Покровом, с кошевым атаманом Петром Калнышевским во главе. Они стоят в своем обычном облачении, при оружии. Калнышевский, будто предчувствуя разрушение Сечи, обращается к Богоматери, с прошением защитить казаков. Надписью выведены его слова: “Молимся, покрой нас честным Твоим Покровом, избави от всякого зла”. На что Богоматерь, склонив голову над запорожцами, отвечает: “Избавлю и покрою люди моя”. Но не избавила, и не покрыла…
В.В. Грибовский, кандидат исторических наук malivka.com